Неточные совпадения
Или храмы золотые, или сады какие-то необыкновенные, и всё поют
невидимые голоса, и кипарисом пахнет, и
горы, и деревья будто не такие, как обыкновенно, а как на образах пишутся.
Это полусказочное впечатление тихого, но могучего хоровода осталось у Самгина почти на все время его жизни в странном городе, построенном на краю бесплодного, печального поля, которое вдали замкнула синеватая щетина соснового леса — «Савелова грива» и — за
невидимой Окой — «Дятловы
горы», где, среди зелени садов, прятались домики и церкви Нижнего Новгорода.
К востоку от водораздела, насколько хватал глаз, все было покрыто туманом. Вершины соседних
гор казались разобщенными островами. Волны тумана надвигались на горный хребет и, как только переходили через седловины, становились опять
невидимыми. К западу от водораздела воздух был чист и прозрачен. По словам китайцев, явление это обычное. Впоследствии я имел много случаев убедиться в том, что Сихотэ-Алинь является серьезной климатической границей между прибрежным районом и бассейном правых притоков Уссури.
Перед рассветом с моря потянул туман. Он медленно взбирался по седловинам в
горы. Можно было ждать дождя. Но вот взошло солнце, и туман стал рассеиваться. Такое превращение пара из состояния конденсации в состояние нагретое,
невидимое, в Уссурийском крае всегда происходит очень быстро. Не успели мы согреть чай, как от морского тумана не осталось и следа; только мокрые кустарники и трава еще свидетельствовали о недавнем его нашествии.
Я очутился на дворе. Двор был тоже неприятный: весь завешан огромными мокрыми тряпками, заставлен чанами с густой разноцветной водою. В ней тоже мокли тряпицы. В углу, в низенькой полуразрушенной пристройке, жарко
горели дрова в печи, что-то кипело, булькало, и
невидимый человек громко говорил странные слова...
Скажите мне, отчего в эту ночь воздух всегда так тепел и тих, отчего в небе
горят миллионы звезд, отчего природа одевается радостью, отчего сердце у меня словно саднит от полноты нахлынувшего вдруг веселия, отчего кровь приливает к горлу, и я чувствую, что меня как будто поднимает, как будто уносит какою-то
невидимою волною?
Зашли в лес — и долго там проплутали; потом очень плотно позавтракали в деревенском трактире; потом лазали на
горы, любовались видами, пускали сверху камни и хлопали в ладоши, глядя, как эти камни забавно и странно сигают, наподобие кроликов, пока проходивший внизу,
невидимый для них, человек не выбранил их звонким и сильным голосом; потом лежали, раскинувшись, на коротком сухом мохе желто-фиолетового цвета; потом пили пиво в другом трактире, потом бегали взапуски, прыгали на пари: кто дальше?
Они вовлекали бога своего во все дела дома, во все углы своей маленькой жизни, — от этого нищая жизнь приобретала внешнюю значительность и важность, казалась ежечасным служением высшей силе. Это вовлечение бога в скучные пустяки подавляло меня, и невольно я все оглядывался по углам, чувствуя себя под чьим-то
невидимым надзором, а ночами меня окутывал холодным облаком страх, — он исходил из угла кухни, где перед темными образами
горела неугасимая лампада.
Возвращаясь вечером с ярмарки, я останавливался на
горе, у стены кремля, и смотрел, как за Волгой опускается солнце, текут в небесах огненные реки, багровеет и синеет земная, любимая река. Иногда в такие минуты вся земля казалась огромной арестантской баржей; она похожа на свинью, и ее лениво тащит куда-то
невидимый пароход.
Её тонкие пальцы шевелились, точно играя на
невидимых гуслях или вышивая светлыми шелками картины прошлой жизни народа в Новгороде и во Пскове, глаза
горели детской радостью, всё лицо сияло.
Мертво грохочут в городе типографские машины и мертвый чеканят текст: о вчерашних по всей России убийствах, о вчерашних пожарах, о вчерашнем
горе; и мечется испуганно городская, уже утомленная мысль, тщетно вперяя взоры за пределы светлых городских границ. Там темно. Там кто-то
невидимый бродит в темноте. Там кто-то забытый воет звериным воем от непомерной обиды, и кружится в темноте, как слепой, и хоронится в лесах — только в зареве беспощадных пожаров являя свой искаженный лик. Перекликаются в испуге...
Но смех смолк. От реки потянуло холодом, и несколько минут все сидели молча. На взъезде около бань кто-то
невидимый тушил фонари, из трех оставляя
гореть один; зачернели провалы. Женский голос спросил...
Жестоким провидцем, могучим волхвом стал кто-то
невидимый, облаченный во множественность: куда протянет палец, там и
горит, куда метнет глазами, там и убивают — трещат выстрелы, льется отворенная кровь; или в безмолвии скользит нож по горлу, нащупывает жизнь.
Туда Аксинья подавала им есть и пить, там они спали,
невидимые никому, кроме меня и кухарки, по-собачьи преданной Ромасю, почти молившейся на него. По ночам Изот и Панков отвозили этих гостей в лодке на мимо идущий пароход или на пристань в Лобышки. Я смотрел с
горы, как на черной — или посеребренной луною — реке мелькает чечевица лодки, летает над нею огонек фонаря, привлекая внимание капитана парохода, — смотрел и чувствовал себя участником великого, тайного дела.
Сколь трудно знать человеческое сердце, предвидеть все возможные действия страстей, обратить к добру их бурное стремление или остановить твердыми оплотами, согласить частную пользу с общею; наконец — после высочайших умозрений, в которых дух человеческий, как древле Моисей на
горе Синайской, с
невидимым Божеством сообщается, — спуститься в обыкновенную сферу людей и тончайшую Метафизику преобразить в устав гражданский, понятный для всякого!
Невидимое солнце начинало склоняться за туманными облаками, когда мы поднялись на первую
гору. От лошадей валил пар. Люди холодными рукавами отирали крупные капли пота на раскрасневшихся лицах. Пока они отдыхали, я отошел в сторону и, остановившись на краю утеса, залюбовался суровым видом.
И до сих пор еще, порой, я вижу во сне эту темную реку, и смутные отражения редких звезд, и эти
горы, похожие в темноте на тучи, и нашу лодочку, покачиваемую
невидимой волной великой сибирской реки…
По временам, будто кинутый чьей-то
невидимой рукой, из-за
гор вылетал черной точкой орел или коршун и плавно опускался к реке, проносясь над нашими головами.
Завсегда так бывает, — кому чарусой, кому речным омутом
невидимый град покажется, а кому
горой, а на
гору ни ходу, ни лазу».
Налево, там, где находился
невидимый теперь мост,
горел зеленый огонек, похожий на низко опустившуюся звезду.
— Да. Видите, оно так и есть. Но однажды — помните, в тот вечер, когда с вами произошел припадок, — она созналась мне, что чувствует приближение и победу «
невидимого». Чтоб не покориться ему, она видела только одно средство — смерть. Но чтоб эта смерть поменьше доставила
горя близким. Разговор был чисто отвлеченный… Ну, а перед самою смертью, почти уже в бреду, она взяла с меня слово никому не рассказывать о нашем разговоре… Как вы думаете, можно из этого что-нибудь заключить?
Керосинка без стекла тускло
горела на столе, дым коптящею, шевелящеюся струйкою поднимался к потолку. По стенам тянулись серые тени. За закоптелою печкою шевелилась густая темнота. И из темноты, казалось мне пристально смотрит в избу мрачный, беспощадный дух дома. Он намечает к смерти ставшую ему ненужною старуху; как огромный паук,
невидимою паутиною крепко опутывает покорно опущенные плечи девушки…
«Дом подобен
невидимой природе нашего рождения, а вход, обставленный
горами, — нисхождению и вселению душ с небес в тела; отверстие — женщинам и вообще женскому полу; ваятель — творческой силе Божией, которая, под покровом рождения, распоряжаясь нашею природою внутри, невидимо облекает нас в человеческий образ, устрояя одеяние для душ.
В то время как он говорил, будто
невидимою рукой потянулся справа налево, от поднявшегося ветра, полог дыма, скрывавший лощину, и противоположная
гора с двигающимися по ней французами открылась перед ними.
И не только в Жигулях и на
горе Кирилловой процветают крины райские, во иных во многих пустынях
невидимых просияли светом невечерним светила богоизбранныя…
И неожиданным казалось, что в этом свинцовом, пахнущем гнилью тумане продолжает течь какая-то своя, неугомонная и бойкая жизнь; она в грохоте
невидимых экипажей и в огромных, расплывающихся светлых шарах, в центре которых тускло и ровно
горят фонари, она в торопливых, бесформенных контурах, похожих на смытые чернильные пятна на серой бумаге, которые вырастают из тумана и опять уходят в него, и часто чувствуются только по тому странному ощущению, которое безошибочно свидетельствует о близком присутствии человека.